Тайная роза - Страница 16

Но наконец однажды какой-то слуга подскакал к Костелло – тот помогал пастухам косить сено на лугу – подал письмо и уехал прочь, не говоря ни слова. Письмо было написано по-английски: "Тумаус Костелло, моя дочь очень больна. Ведунья из Нок-на-Сид осмотрела ее и сказала, что она умрет, если ты не явишься. Потому я прошу тебя явиться к той, чей покой предательски похитил. – Дермотт, сын Дермотта."

Костелло швырнул оземь серп, послал одного из парней за Дуллачем, слившимся в его воображении с Уной, а сам стал седлать лошадь и конька для Дуллача.

Они подъехали к дому Дермотта после полудня; озеро Гара лежало перед ними, гладкое как зеркало, пустынное; и, хотя они издалека видели, как темные фигуры мельтешили у дверей, сейчас дом казался пустым, как озеро Гара. Дверь была полуоткрыта, но Костелло вновь и вновь стучал, так что чайки сорвались с лужайки и с криками закружились над его головой; никто не отвечал.

– Внутри нет никого, – заявил Дуллач, – потому как Дермотт Баранный слишком горд, чтобы приветствовать Костелло Гордого, – он отворил дверь, и они увидали грязную оборванную старуху, сидевшую, прислонившись к стене. Костелло знал, что это Бриджет Делани, глухонемая нищенка; увидав их, она встала и знаком пригласила идти за нею, и поднялась вверх по лестнице в длинный коридор, к закрытой двери. Старуха открыла дверь, отошла и уселась, как сидела раньше; Дуллач также сел на пол, поближе к двери, а Костелло вошел внутрь, взирая на Уну, дочь Дермотта, спящую в кровати. Он уселся в кресло и стал ждать; прошло немало времени, но она все спала, и Дуллач решил было войти и разбудить ее, но Костелло затаил и дыхание, не желая мешать сну, ибо сердце его заполнилось той неуправляемой жалостью, что делает сердце любящего бледным подобием божественного сердца. Внезапно он повернулся к Дуллачу и сказал: – Не подобает мне сидеть тут, где нет никого из ее родичей, потому что пошлый народ всегда готов порочить красоту. – И они сошли вниз и стояли у дверей, и ждали, но спустился вечер, а никто так и не пришел.

– Да какой дурак назвал тебя Гордым! – крикнул в конце концов Дуллач, – видел бы он, как ты ждешь и ждешь там, где оставили лишь нищую старуху приветствовать тебя, так назвал бы тебя Костелло Скромным.

Костелло сел в седло, и Дуллач сел, но, едва они проехали несколько шагов, как Костелло натянул поводья и встал. Много минут прошло, и опять заорал Дуллач: – Неудивительно, что ты боишься Дермотта Баранного – у него много братьев и друзей, и хотя он стар, но еще силен и ловок, и служит Королеве, и все враги гэлов на его стороне.

Тогда Костелло вспыхнул и оглянулся на дом: – Клянусь Божьей Матерью, что никогда не вернусь сюда, если они не пошлют за мной человека прежде, чем мы минуем брод на Бурой реке! – и поехал прочь, но так медленно, что солнце успело сесть и летучие мыши закружились над болотами. Когда они все же добрались до реки, он помедлил на берегу, заросшем цветами, но вдруг решительно въехал на середину реки и остановился там – поток омывал ноги лошади. И тут Дуллач вновь стал кричать, еще более злобно: – Дураком был тот, что зачал тебя, и дурой та, что выносила тебя, и трижды дураки называющие тебя ростком древнего благородного племени, ибо ты произошел от бледных нищих, ходящих от двери к двери, кланяющихся всякому, и господину и рабу!

Склонив голову, Костелло переехал речку и встал сразу за ней, но не успел ничего сказать – с другого берега послышался стук копыт и перед ними появился всадник. Это был слуга Дермотта, и он крикнул, задыхаясь от бешеной скачки: – Тумаус Костелло, я послан вновь звать тебя в дом Дермотта. Когда ты уехал, его дочь Уинни очнулась и назвала твое имя, потому что ты приснился ей. Бриджет – Немая увидела, что та обеспокоена и губы ее шевелятся, и побежала туда, где мы сидели в лесу, и схватила Дермотта Баранного за край плаща, и потянула к дочери. Он понял, что дочь умирает, и приказал мне сесть на его собственную лошадь и скорее вернуть тебя.

Тут Костелло повернулся к волынщику Дуллачу Дали, схватил его за пояс, вырвал из седла и швырнул на огромный камень, торчавший посреди реки, так что тот упал бездыханный в самую глубь, и вода полилась в его глотку, мимо языка, который Господь сотворил злым – об этом можно услышать рассказы и по сию пору. Затем, яростно вонзив шпоры в бока лошади, он помчался к северо-западу, вдоль берега реки, и не останавливался, пока не въехал на другой брод, и не заметил, как отражается в воде восходящая луна. Помедлив мгновение в нерешительности, он пересек реку и помчался дальше, в Бычьи Горы, и потом вниз, к морю; глаза его не отрываясь смотрели на луну, сиявшую во мраке подобно огромной белой розе, подвешенной к занавесу некоего беспредельного, фантастического мира. Но тут его лошадь, уже давно задыхавшаяся и покрытая потом, ибо он терзал ее шпорами, принуждая к предельной скорости, тяжело упала в траву на обочине дороги. Он пытался поднять ее, но не преуспел в этом, и пошел пешком, одинокий в лунном свете; и пришел к берегу моря, и увидел шхуну, стоявшую на якоре. Теперь, не способный просто брести дальше – море мешало ему – он понял, что очень устал, и что ночь выдалась очень холодной, и вошел в харчевню, стоявшую неподалеку, и рухнул на скамью. Зал был забит испанскими и ирландскими матросами, уже проведшими контрабандой судно с грузом эля и вина и ожидавшими благоприятного ветра, чтобы отправиться в новый рейс. Один испанец на ломаном гэльском предложил ему кружку. Жадно выпив ее, он стал говорить, быстро и горячо.

Целых три недели ветер дул к берегу или был слишком слабым, и моряки оставались в харчевне, выпивая, играя в карты, болтая, и Костелло был с ними, ночуя на скамье, выпивая, болтая и играя больше всех. Скоро он спустил те немногие деньги, что имел с собой, потом проиграл лошадь (кто-то отыскал ее в горном ущелье) испанцу, и тот продал ее фермеру с гор, потом пропил и свой длинный плащ, и шпоры, и сапоги из мягкой кожи. Наконец благоприятный ветер подул с испанских берегов, команда погребла на шхуну, распевая испанские и гэльские песенки, и подняла якорь, и вскоре белые паруса пропали за горизонтом. Тогда Костелло отправился домой – жизнь зияла перед ним пустыней – и шел весь день, к вечеру выйдя на дорогу, ведущую от озера Гара к южному берегу озера Кэй. Он нагнал толпу крестьян и фермеров, бредших медленно вслед двум священникам и группе хорошо одетых людей, несших гроб. Остановив одного старца, он спросил, чьи это похороны и чьи это люди, и старик отвечал: – Это похороны Уны, дочери Дермотта, а мы – люди Дермоттов и Намары и их сторонников, а ты – Тумаус Костелло, который убил ее!