Тайная роза - Страница 8

– Я скажу тебе, почему не могу отдыхать, – отвечал он. – Ты по праву можешь узнать это, ибо пять и более лет служил верно, и даже со страстным рвением, удаляя тем самым рок одиночества, который вечно преследует мудреца. А сейчас, когда конец моих трудов и торжество моих надежд близки, тебе просто необходимо познать все.

– Учитель, не думайте, что стану раздражать вас вопросами, – продолжал ученик. – Мое дело – хранить огонь в очаге, прикрывая от дождя и порывов сильного ветра, дующего меж дубов; и доставать вам книги с полок; и разматывать толстый многоцветный свиток с именами Сидов; и сохранять сердце мое верным и нелюбопытным; я понимаю, что Бог в щедрости Своей дал особую мудрость каждому живущему, и моя мудрость – вот в этих делах.

– Да ты боишься, – воскликнул старик, и взор его сверкнул неожиданным гневом.

– Иногда ночами, – сказал юноша, – когда вы читаете, с волшебным посохом в руке, я выглядываю из дверей и вижу то серого великана, гонящего свинью меж кустов, то карликов в красных колпаках, выходящих из вод озера, ведя перед собою стадо маленьких коров. Этих карликов я не очень боюсь, потому что, подойдя к дому, они доят коров, и пьют пенящееся молоко, и начинают танцевать; а я знаю – у любящих танец сердца добрые; но я все равно страшусь. Еще мне боязно высоких белоруких дев, что появляются из воздуха и медленно движутся туда и сюда, плетя венки из роз и лилий и встряхивая своими живыми движущимися волосами – я заметил, что пряди говорят меж собою, отвечая на думы дев, то вздымаясь, то плотно укладываясь на головах. Лики их мягки и добры, но, Энгус, сын Форбиса, я боюсь всех этих созданий, боюсь народа Сидов и тех искусств, что призывают их.

– Почему, – отвечал ему старик, – страшишься ты древних богов, укреплявших перед бранью копья твоих предков, и малого народца, выходящего по ночам из глуби озер, поющего между огнями своих костров? Даже в наши худые времена по-прежнему избавляют они от пустоты мира сего. Но я хотел рассказать, почему должен размышлять и трудиться, когда иные погружаются в сон старости – ибо теперь придется мне размышлять и работать без твоей помощи. Когда ты сделаешь ради меня одну последнюю вещь, ты сможешь уйти, и построить себе домик, и возделывать поля, и выбрать жену из достойных дев, и забыть древних богов. Я сохранил все золото и серебро, данное мне графами, и рыцарями, и помещиками за охранение от ведьм, от дурного глаза и любовного наваждения; и все данное женами графов, и рыцарей, и помещиков за изгнание Сидов, наводящих порчу на скот и крадущих масло из маслобоек. Я хранил все это до дня, в который будет завершен мой труд; и сейчас, когда завершение близко, ты получишь золота и серебра достаточно, чтобы сделать прочной крышу твоего домика и полными подвалы и амбары. Всю мою жизнь искал я открыть Тайну Жизни. В юности я был несчастлив, ибо знал, что юность проходит; в зрелости я был несчастлив, ибо знал – близится старость; и потому предал себя с юности до старости поискам Великой Тайны. Я жаждал жизни, способной объять столетия, я презирал жизнь восьмидесяти жалких зим человеческих. Я хотел быть – нет, буду! – подобен Древним Богам нашей земли. Юношей прочитал я в иудейском манускрипте, найденном в испанском монастыре, что бывает одно мгновение (после того как Солнце войдет в Овна и до того, как оно выйдет изо Льва), когда звучит песнь Бессмертных Сил; и тот, кто уловит это мгновение и услышит Песнь, тот сам уподобится Бессмертным; я вернулся в Ирландию и спрашивал волшебный народ и знахарей, знают ли они об этом мгновении; но все, что я услышал – что никому не удастся определить такое мгновение при помощи грубых песочных часов. Тогда я предался магии, созерцая и работая, чтобы призывать к себе Богов и Духов, и вот, сегодня один из Духов сказал мне, что мгновение близко. Один из носящих красные колпаки, чьи губы омочены в молочной пене, прошептал мне это на ухо. Завтра, в конце первого рассветного часа, я уловлю это мгновение и тогда смогу пойти в южные страны, и построить дворец из белого мрамора, окруженный апельсиновыми садами, и собрать вокруг себя храбрых и прекрасных, и войти в вечное царство Юности. Но, чтобы я смог услышать Песнь целиком – так сказал мне карлик, чьи губы омочены молочной пеной – ты должен собрать груду зеленых ветвей и свалить их перед дверью и окнами моей комнаты, и положить на крышу зеленый тростник, и покрыть стол мой розами и лилиями монахов. Сделай это ночью, а утром, на исходе первого рассветного часа, приходи и узри меня.

– Тогда вы станете юным? – спросил ученик.

– Я буду так же молод, как ты. Но сейчас я стар и слаб, так что помоги мне сесть в кресло и взять книгу.

Когда парень оставил Энгуса, сына Форбиса, в его комнате и зажег лампу, источавшую, по некоему замыслу колдуна, ароматы нездешних цветов, он пошел в лес и начал рубить зеленые побеги миндаля, и резать стебли тростника на западном берегу островка, та, где скалы уступали место мелкому песку и мягкой глине. Стемнело, пока он заготовил потребное количество, и стояла уже глубокая ночь, когда он поместил последнюю кучу ветвей на положенное место и отправился за цветами. Была одна из тех прекрасных и теплых ночей, в которые все кажется вырезанным из драгоценных камней. Лес Ищейки вдалеке виделся изготовленным из зеленого берилла, а воды, отражавшие его, мерцали как бледные опалы. Розы сверкали рубинами, а лилии имели тускло-жемчужный оттенок. Все приобрело вид как бы вещей бессмертных, все, кроме светлячка, чье слабое пламя все мелькало в тенях, перемещаясь то туда, то сюда – единственное, казавшееся живым, казавшееся преходящим словно надежда смертных. Паренек собрал много лилий и роз и, засунув светлячка среди их рубинов и жемчужин, внес в комнату, в которой старик уже погрузился в дрему. Охапку за охапкой выкладывал он цветы на пол и на стол; осторожно прикрыл дверь, набросил ветви и сам кинулся на подстилку из тростника, отдаваясь сну о счастливой зрелости, в котором и жена была рядом, и звенел в ушах детский смех. На заре он поднялся и пошел к берегу, держа песочные часы. Он сложил в лодку хлебы и флягу с вином, чтобы учитель не нуждался в еде, отправляясь в новые странствия, а затем уселся, ожидая, пока истечет час. Постепенно начинали петь птицы; когда последняя песчинка упала в нижнюю колбу часов, все кругом переполнилось мелодией птичьего пения. Это был самый живой и прекрасный миг года: можно было расслышать, как бьется сердце весны. Он встал и пошел к наставнику. Ветви заслоняли дверь, и ему пришлось растаскивать их. Когда он вошел в комнату, свет упал на пол и на стены и на стол, сохраняя в себе оттенки зелени. Но старец сидел, сжав руками розы и лилии, и голова его была опущена на грудь. На столе подле левой руки лежал кошель, полный золотых и серебряных монет, словно бы приготовленных к путешествию, а у правой руки находился длинный посох. Юноша коснулся старца; тот не шевельнулся. Он поднял его руки; они тяжело упали, хладные.